Реалии из жизни закарпатских цыган в таборе на свалке под Санкт-Петербургом

Собаки, учуяв, встречают лаем, а дети криком:

– Сэрус! Сэрус! (Привет! Привет!)

Они мне рады. Тянут ладошки – чёрные от грязи:

– Сэрус! Сэрус!

И без перехода:

– Шошу убили!

– Как убили? Кто?

– Русские убили!

– А где он?

– Там.

Захожу в убогую смрадную времянку. Она нетоплена. Шоша и Зена, его младшая дочка, лежат валетом. Девочка спит – она посапывает сладко и мирно, спрятавшись в сон от всего дурного, под одеяло, рядом с отцом, в его тепло. Шоша весь в крови – волосы слиплись, майка побурела... Но он жив. Смотрит на меня и вдруг произносит:

– А я тебя ждал на Люськин день рождения!

– Я приболел. Это неважно. Кто тебя?

– Русские.

– За что?

– Не знаю. Слова не сказал. Ударили битой. Кровь была до неба!

– Сколько их было?

– Пять человек. Они меня сзади, я сразу упал, а то бы убил их.

У питерских нацистов – новая жертва. На Шошу напали. Подсторожили. Скины? Наркоманы? Врагов хватает. А повод один – "хороших цыган не бывает". Так думают многие, кто знает их жизнь только по сводкам криминальной хроники, но не может же вся нация состоять из одних преступников! Шоша – не преступник. Просто у него нет документов, кроме справки БОМЖ. И поэтому он вне закона. Самый бесправный. Любой мадьяр скорее умрёт, чем пойдёт жаловаться на кого-то в милицию – кому он там нужен? Не нужен ни он, ни весь этот табор! Нищие беженцы – лишние там, откуда пришли, и лишние здесь, где сейчас оказались. На окраине Питера. Возле свалки. Полчаса ходьбы до станции метро.

Табор кочует здесь уже лет пятнадцать – из низинки в низинку. Переезжают довольно часто, потому что лагерь то дождями затопит, то бандитский налёт – подонки в масках вышибают двери, поджигают жилища безобидных людей, наносят побои. Последний погром случился в августе 2008-го. После этого табор опять переехал. На старом месте от него остались лишь обгорелые остовы времянок, обломки гитар, втоптанная в землю еда и одежда. С огромным трудом налаженный быт каждой семье пришлось создавать практически с нуля. Но табор отстроился – не лучше прежнего, но и не хуже.

– А милиция не притесняет?– спрашиваю я.

– Что ты! Если бы на нас жалобы были, нас бы тут не было. Они нас знают, и мы их знаем.

В пер­вый раз в ла­ге­ре ма­дь­я­ров я ока­зал­ся про­шлой зи­мой. Свои вре­мян­ки они на­зы­ва­ют "буд­ки". Де­ре­вян­ный кар­кас оби­ва­ют тем, что уда­лось най­ти – фа­не­рой, ли­но­ле­у­мом, ДСП, ли­с­та­ми же­ле­за, ста­ры­ми ма­т­ра­са­ми, плён­кой, ма­те­ри­ей. Вну­т­ри буд­ки – са­мо­дель­ная печ­ка, а боль­шую часть за­ни­ма­ют ле­жан­ки. Да­же в мо­ро­зы в этих буд­ках теп­ло – их лег­ко про­то­пить, но лег­ко и сго­реть. Шаль­ная ис­кра – и всё по­лых­нёт! По­жа­ры слу­ча­лись. По не­ра­ди­во­с­ти. За от­кры­тым ог­нём нуж­но сле­дить, но сло­во "дис­цип­ли­на" тут, по­хо­же, ни­ко­му не­зна­ко­мо – ни де­тям, ни взрос­лым.

Звук то­по­ра в днев­ное вре­мя поч­ти не смол­ка­ет. Ру­бят де­ре­вья – да­же сы­рые, по­то­му что за зи­му в бли­жай­шей ок­ру­ге вы­ру­би­ли всё. За су­хи­ми дро­ва­ми ид­ти ми­нут двад­цать, за нор­маль­ной во­дой и то­го даль­ше. По­это­му во­ду бе­рут из бо­ло­та. Де­ти мрут от гли­с­тов. Ту­бер­ку­лёз. Вос­па­ле­ние лёг­ких.

На ули­це при­бли­зи­тель­но ми­нус пять, а ме­ня встре­ча­ет двух­лет­няя де­воч­ка – она, бо­сая, идёт по сне­гу, в од­ной фут­бол­ке. Од­на. Не пла­чет. Идёт. Ку­да-то. Бьёт­ся за жизнь. Её зо­вут Зе­на.

– Как в се­ри­а­ле?

– Да. Ко­ро­ле­ва во­и­нов, – от­ве­ча­ет Шо­ша. Её отец. Мать умер­ла.

Шар­лот­та Тофт. Ма­ма Зе­ны.

В та­бо­ре все её зва­ли Джу­ль­ет­той.

Шо­ша и Джу­ль­ет­та. Они по­же­ни­лись в пят­над­цать лет и ше­ст­над­цать про­жи­ли вме­с­те. У них ро­ди­лось де­сять де­тей, двое уже умер­ло, один – са­мый стар­ший – на Ук­ра­и­не. По­сле смер­ти Джу­ль­ет­ты за глав­ную хо­зяй­ку ос­та­лась Лю­ся. Ни ра­зу не ви­дел, чтоб она улы­ба­лась. Это по­нят­но. На от­ца на­деж­ды ма­ло – Шо­ша спи­ва­ет­ся. Взгляд у не­го мут­ный, слов­но сби­тый с тол­ку. Он, по­хо­же, дей­ст­ви­тель­но лю­бил же­ну, но что слу­чи­лось – то­го не из­ме­нишь, и Шо­ша мах­нул на судь­бу ру­кой. Будь что бу­дет.

Шо­ша жму­рит глаз:

– Ле­том уе­ду.

– Ку­да?

– До­мой.

– В За­кар­па­тье?

– Да. Го­род Бе­ре­го­во. У ме­ня там сын. Рань­ше был дом – че­ты­ре ком­на­ты. Же­на за­бо­ле­ла – я всё про­дал. Че­ты­ре го­да уже там не был.

– А рань­ше ты там жил?

– Да. Я был за­бой­щик на мя­со­ком­би­на­те – ре­зал сви­ней. Я ра­бо­тал – и шту­ка­тур, и стро­и­тель, и плот­ник. Всё мо­гу де­лать! По­том мы сю­да при­еха­ли с Джу­ль­ет­той. Это ме­с­то на­шёл её отец!

Ма­лень­кая Зе­на пы­та­ет­ся одеть че­рез но­ги коф­ту.

– Пло­хо без хо­зяй­ки, – про­дол­жа­ет Шо­ша. – До­ма най­ду се­бе хо­ро­шую жен­щи­ну. Я ле­том уе­ду. Че­рез Харь­ков. Ту­да нас вы­пу­с­тят, об­рат­но не впу­с­тят, а мне и не на­до. Не хо­чу здесь боль­ше. Я здесь же­ну схо­ро­нил, сы­на схо­ро­нил – ему три го­да бы­ло.

Не спра­вив­шись с коф­той, Ко­ро­ле­ва Во­и­нов хо­дит по­лу­го­лой. Ли­жет яб­ло­ко – боль­шое и крас­ное. Яб­ло­ко чуть мень­ше, чем её го­ло­ва.

Меж­ду со­бою цы­га­не-ма­дь­я­ры го­во­рят по-вен­гер­ски. Цы­ган­ский язык по­ни­ма­ют еди­ни­цы, и то лишь азы.

Я не по­ни­маю:

– Мо­жет быть, вы вен­г­ры?

– Нет, мы цы­га­не!

– Ну вот же, смо­т­ри­те – я рус­ский че­ло­век и го­во­рю по-рус­ски, фран­цуз – по-фран­цуз­ски, не­мец – по-не­мец­ки, а вы – по-вен­гер­ски! Зна­чит, вы вен­г­ры!

– Нет, мы цы­га­не!

– Хо­ро­шо, а чем вы от­ли­ча­е­тесь от вен­г­ров?

– Мы цы­га­не.

Ром­ка ру­бит дро­ва. Он то­же вы­со­кий, с ко­рот­кой ше­ей. Ли­цо – очень смуг­лое, прак­ти­че­с­ки чёр­ное. Он страш­ный, как ди­кий лес­ной ве­ли­кан.

Двое дру­гих стро­ят но­вую вре­мян­ку – они при­еха­ли в пи­тер­ский ла­герь две не­де­ли на­зад.

Я за­ме­чаю, что у мно­гих ма­дь­я­ров – мо­биль­ные те­ле­фо­ны.

Над од­ной из бу­док воз­вы­ша­ет­ся ан­тен­на, при­кру­чен­ная к пал­ке. Вну­т­ри сто­ит не­боль­шой те­ле­ви­зор. И ак­ку­му­ля­тор.

– Те­ле­фо­ны за­ря­жа­ем, – объ­яс­ня­ет Вар­га, хо­зя­ин буд­ки.

А я всё ду­маю: "От­ку­да день­ги?".

– На свал­ке ра­бо­та­ем, – го­во­рит Ром­ка.

– На свал­ке! На свал­ке! – эхом вто­рят Па­ша и Рус­лан. – Со­би­ра­ем. Гру­зим.

– А что?

– Же­ле­зо.

С са­мо­го на­ча­ла пе­тер­бург­ской эпо­пеи ма­дь­я­ры про­мы­ш­ля­ют сбо­ром ме­тал­ло­ло­ма. Как пи­о­не­ры. Го­род­ская свал­ка ис­прав­но их кор­мит. Де­ти по­про­шай­ни­ча­ют:

– Дя­дя, дя­дя, дай­те ко­пе­еч­ку!

У мно­гих соп­ли бе­гут из но­са.

Звук то­по­ра. Бес­шум­ные со­ба­ки.

Со свал­ки воз­вра­ща­ют­ся ещё двое – ве­зут на сан­ках не­хи­т­рую до­бы­чу: чай­ник, про­во­да, до­щеч­ки. Па­кет ста­рых ви­део­кас­сет – на рас­топ­ку.

Сан­ки у ма­дь­я­ров ори­ги­наль­ные – сде­ла­ны из лыж! Бы­с­т­ро раз­гру­зи­ли и за­ки­ну­ли сан­ки на кры­шу буд­ки. На со­сед­них кры­шах – ко­ры­та, ско­во­род­ки, ве­ло­си­пед.

Смо­т­ришь и не ве­ришь, что это ре­аль­ность! Ка­жет­ся, что здесь сни­ма­ет­ся ки­но, и ког­да ты уй­дёшь, ра­бо­чие не­спеш­но раз­бе­рут де­ко­ра­ции, а ар­ти­с­ты, одев­шись в ци­виль­ные ко­с­тю­мы, ра­зой­дут­ся по сво­им на­сто­я­щим до­мам, где го­ря­чая во­да, эле­к­т­ри­че­ст­во и газ.

Но это не ар­ти­с­ты и, зна­чит, всё ос­та­нет­ся, как бы­ло. Ес­ли их опять не со­жгут на­ци­с­ты.

Пе­тер­бурж­ские ма­дь­я­ры – это об­лом­ки од­ной из ве­ток цы­ган­ско­го на­ро­да. Не­смо­т­ря на страш­ный об­раз жиз­ни, они во­все не ­ст­раш­ные и мир­ные лю­ди, ко­то­рые про­сто по­па­ли под за­мес. Жизнь их за­гна­ла, как со­бак, в эти буд­ки. А тут ещё кри­зис – сда­вать же­ле­зо уже не­вы­год­но, и ни­кто не ку­пит.

Их за­кар­пат­ские пред­ки не­сколь­ко сто­ле­тий на­хо­ди­лись под ав­ст­ро-вен­гер­ским игом. Вла­с­ти пы­та­лись их фор­си­ро­ван­но ас­си­ми­ли­ро­вать, так что ма­дь­я­ры в кон­це кон­цов ут­ра­ти­ли да­же соб­ст­вен­ный язык, но не са­мо­со­зна­ние: "Мы – цы­га­не!", что го­раз­до важ­нее.

По­сле Вто­рой ми­ро­вой вой­ны За­кар­па­тье ото­шло Со­вет­ско­му Со­ю­зу, и ма­дь­я­ры, не знав­шие ни сло­ва по-рус­ски, ста­ли его граж­да­на­ми. Но­вая ад­ми­ни­с­т­ра­ция по­ста­ра­лась им по­мочь – де­ти по­ш­ли в шко­лы, а взрос­лых ма­дь­я­ров обес­пе­чи­ли ра­бо­той. Стро­и­те­ли, груз­чи­ки, объ­езд­чи­ки, двор­ни­ки, шо­фё­ры, му­зы­кан­ты – вот кем они бы­ли. Мно­гие се­мьи дер­жа­ли ско­ти­ну, и она их кор­ми­ла, но Со­юз раз­ва­лил­ся, и За­кар­па­тье ста­ло ук­ра­ин­ским. Ре­ги­он был де­прес­сив­ный, и на "ле­вые" за­ра­бот­ки при­шлось уез­жать да­же рус­ским и ук­ра­ин­цам. Оче­вид­но, по­ло­жив­шись на цы­ган­скую уда­чу, ма­дь­я­ры ста­ли ко­ле­сить по стра­не. В ито­ге сти­хий­но воз­ник­ло два от­дель­ных по­се­ле­ния – в Под­мо­с­ко­вье и в Пи­те­ре. Со­став жи­те­лей в них по­сто­ян­но ме­нял­ся, че­му не­ма­ло спо­соб­ст­во­ва­ла от­кры­тость гра­ниц вну­т­ри СНГ.

Важ­ный мо­мент – в Со­вет­ском Со­ю­зе мно­гие цы­га­не за­ни­ма­лись куп­лей-про­да­жей де­фи­цит­ных то­ва­ров, но ма­дь­я­ры (на­вер­ное, из-за пло­хо­го вла­де­ния рус­ским) эту сфе­ру де­я­тель­но­с­ти поч­ти не ос­во­и­ли, и, зна­чит, ког­да во вре­мя пе­ре­ст­рой­ки "не­за­кон­ная спе­ку­ля­ция" пре­вра­ти­лась в "ле­галь­ный биз­нес", они не смог­ли на рав­ных вклю­чить­ся в чел­ноч­ную тор­гов­лю, где и без них кон­ку­рен­ция бы­ла край­не вы­со­ка. Га­дать ма­дь­яр­ки то­же не уме­ли. Как ре­зуль­тат – жен­щи­ны и де­ти по­да­лись в по­про­шай­ки. Муж­чи­ны со­би­ра­ли и сда­ва­ли ме­тал­ло­лом. Кто-то ещё за­ра­ба­ты­вал и му­зы­кой.

Де­ло по­ш­ло! Обыч­ная схе­ма бы­ла та­кая – об­ни­щав­шая се­мья при­ез­жа­ла с За­кар­па­тья и стро­и­ла вре­мян­ку вдо­ба­вок к про­чим. Ско­пив круп­ную сум­му, она, не меш­кая, воз­вра­ща­лась на Ро­ди­ну и там спу­с­ка­ла все свои день­ги, а по­том опять – "Ки­ев – Моск­ва" или "Ки­ев – Пе­тер­бург".

Не­ко­то­рые се­мьи так по­сту­па­ют уже двад­цать лет.

Но бы­ли и дру­гие, ко­то­рым по­вез­ло мень­ше ос­таль­ных – они в Рос­сии за­ст­ря­ли без­вы­лаз­но. По раз­ным при­чи­нам. Го­ды про­ле­те­ли, и те­перь ко­му-то про­сто не к ко­му вер­нуть­ся, а ко­му-то и не­за­чем. У мно­гих из них тут ро­ди­лись де­ти, их ни­кто не ре­ги­с­т­ри­ро­вал, и сей­час они вы­рос­ли – без до­ку­мен­тов, со­вер­шен­но не­ле­галь­но. По справ­ке – БОМ­Жи. Об­ра­зо­ва­ния – ноль. На что на­де­ют­ся? Но не уны­ва­ют. "Уны­лых бог не лю­бит!".

Ма­дь­я­ры тра­ди­ци­он­но при­дер­жи­ва­ют­ся ка­то­ли­че­с­кой ве­ры, но в по­след­ние го­ды мно­гие при­мк­ну­ли к Сви­де­те­лям Ие­го­вы. Они очень на­бож­ны и су­е­вер­ны.

Бе­зус­лов­ная цен­ность (уни­вер­саль­ная для всех цы­ган­ских на­ций) – ко­неч­но, де­ти. Чем их боль­ше, тем луч­ше! От­ва­га жен­щин, ко­то­рые, про­жи­вая в та­ких ус­ло­ви­ях, го­то­вы ро­жать по де­сят­ку раз, с од­ной сто­ро­ны, ко­неч­но, вос­хи­ща­ет, с дру­гой – это по­лу­са­мо­убий­ст­вен­ная глу­пость.

"Вы – ум­ные, а у нас де­тей мно­го, – го­во­ри­ла мне Эр­жи. – По­это­му мы бед­ные".

А Ва­ся го­во­рил: "Без де­тей что за ра­дость?!".

Ма­дь­я­ры пло­до­ви­ты со­вер­шен­но бе­зот­вет­ст­вен­но и без­дум­но. В каж­дой се­мье по пять, по шесть де­тей.

Что их ждёт в даль­ней­шем?

А Шо­ша ок­ле­мал­ся. Я встре­тил его в под­зем­ном пе­ре­хо­де. Ря­дом с ним на пя­ти­ст­рун­ной ги­та­ре иг­ра­ет маль­чиш­ка лет две­над­ца­ти – это Вань­ка:

– Ты ве­зи ме­ня, ка­ре-ета зо­ло­тая…

Даль­ше текст по-вен­гер­ски.

Шо­ша под­пе­ва­ет. Как буд­то и не­би­тый! Слож­но по­ве­рить, что пять дней на­зад я его ви­дел ле­жа­чим и бес­по­мощ­ным, за­ли­тым кро­вью, с ос­лаб­шим го­ло­сом.

Этим ма­дь­я­рам всё ни­по­чём!

– Рад, что ты здо­ров, Шо­ша!

– Да, все ду­ма­ли, я ум­ру, как Джу­ль­ет­та – в буд­ке, но Бог не дал.

– О чём бы­ла пес­ня, ко­то­рую вы пе­ли?

– До­б­рые лю­ди! У ко­го до­б­рое серд­це, дай­те не­мно­го. Бо­же, по­мо­ги! – пе­ре­во­дит Шо­ша.

А Вань­ка по­ёт. Маль­чи­ше­с­кий го­лос зву­чит уве­рен­но и на­халь­но. Лю­ди идут ми­мо – в сво­их за­бо­тах, чу­жие, ог­лох­шие. Гряз­ная ле­ст­ни­ца, се­рые сте­ны. А уп­ря­мая пес­ня – как пти­ца в клет­ке!

Лю­ди по-преж­не­му – ми­мо, ми­мо, вслед за людь­ми.

Шо­ша – про Ва­ню:

– Он Бо­гу по­ёт.

А лю­ди все ми­мо.

– При­не­сёшь мне шта­ны? – про­сит Шо­ша.

Теги: цигане, мадьяры, свалка, Берегово

0 Коментувати

Ділитись

На головну

Додати в закладки

Версія для друку

Переслати